Питер Марлоу перехватил его взгляд и слегка улыбнулся.

– Вам не о чем беспокоиться, дружище. Я не наделаю глупостей, если это то, о чем вы думаете.

– Я уверен. – Кинг улыбнулся. – Нам предстоит много удовольствий... и завтрашнее представление. Вы слышали о нем?

– Только то, что спектакль будет называться «Треугольник». И в нем главную роль играет Шон. – Голос Питера Марлоу неожиданно потускнел.

– Как случилось, что вы чуть не убили Шона? – Кинг никогда не спрашивал об этом напрямую, зная, что такому человеку, как Питер Марлоу, всегда опасно задавать личные вопросы. Но сейчас он инстинктивно чувствовал – момент выбран правильно.

– Особенно нечего рассказывать, – сразу ответил Питер.

Марлоу, довольный, что Кинг спросил его. – Шон и я служили в одной эскадрилье на Яве. За день до окончания войны Шон не вернулся с задания. Я думал, что он погиб.

Около года назад, через день после того, как нас привезли сюда с Явы, я пошел на лагерное представление. Я узнал Шона на сцене, и вы можете представить себе, какое потрясение я испытал. Он играл девушку, но я ничего плохого про это не подумал, ведь кому-то всегда достаются женские роли. Я просто сидел и получал удовольствие от представления. Я не мог прийти в себя от того, что нашел его живым и невредимым, не мог оправиться от потрясающего впечатления, какое он произвел на меня, играя девушку. Его манера ходить, разговаривать и садиться, его платье и парик были совершенны. Его игра произвела на меня очень сильное впечатление, а я тем не менее знал, что раньше он никогда не участвовал в любительских спектаклях.

После представления я прошел за кулисы повидать его. Там были и другие, которые тоже ждали его. Через некоторое время меня охватило странное чувство: эти парни были похожи на тех типов, которых встречаешь всякий раз у любого театрального подъезда, вы знаете, парни, чешущие языки в ожидании своих подружек.

Наконец дверь в уборную открылась, и все бросились внутрь. Я протиснулся последним и встал в дверях. Только тут до меня дошло, что все мужчины были гомиками! Шон сидел на стуле, и, казалось, они порхали вокруг него, подлизывались к нему, называли его «дорогая», крепко обнимали и говорили ему, какой он «чудесный», обращаясь с ним, как со звездой. А Шон! Шону это очень нравилось! Боже, ему доставляло удовольствие их лапанье! Как сука во время течки. Потом он неожиданно увидел меня и был тоже потрясен.

Он сказал: «Привет, Питер», но я ничего не ответил. Я стоял и смотрел на одного из проклятых гомиков, который держал руку на колене Шона. На Шоне было что-то вроде разлетающегося неглиже, шелковые чулки и штанишки. У меня появилось ощущение, что он нарочно раздвинул неглиже, чтобы показать свою ногу выше чулка. Казалось, что у него из-под неглиже выпирали груди. Потом до меня внезапно дошло, что он без парика – его собственные волосы были такими же длинными и волнистыми, как у девушки.

Потом Шон попросил всех уйти: «Питер, мой старый друг, которого я считал погибшим, – сказал он. – Мне надо поговорить с ним. Оставьте нас, пожалуйста».

Когда они ушли, я спросил Шона: «Скажи мне, ради Бога, что случилось с тобой? Неужели ты действительно получаешь удовольствие, когда эти подонки лапают тебя?»

«Скажи мне ради Бога, что случилось со всеми нами, – ответил Шон. Потом сказал со своей чудесной улыбкой. – Я так рад видеть тебя, Питер. Я думал, что ты точно погиб. Сядь на минутку, пока я смою грим. Нам есть о чем поговорить. Ты прибыл с рабочей партией с Явы?»

Я кивнул, все еще не приходя в себя, а Шон повернулся к зеркалу и начал стирать грим кремом:

– «Что случилось с тобой, Питер? – спросил он. – Тебя сбили?»

Когда он снимал грим, я начал успокаиваться, казалось, все вставало на свои места. Я твердил себе, что глуп, что все это часть спектакля, ну, понимаете, чтобы воплотить образ – я был уверен, он только притворялся, что получал удовольствие. Поэтому я извинился: «Прости, Шон, ты, должно быть, решил, что я болван! Боже мой, как приятно знать, что с тобой все в порядке. Я думаю, тебе это тоже осточертело». И рассказал ему, что случилось со мной, а потом спросил его о том же.

Шон поведал, что его сбили четыре «Зеро» и он был вынужден прыгать с парашютом. Добравшись до аэродрома, он нашел мой самолет, от которого остались одни обломки. Я рассказал ему, как поджег его перед тем, как уйти. Мне не хотелось, чтобы проклятые япошки починили его.

«Ох, – сказал он. – Я предположил, что ты потерпел аварию при посадке. Я оставался в Бандунге в штаб-квартире с остальными парнями, а потом нас всех посадили в лагерь. Немного позже отправили в Батавию, а оттуда перевели сюда».

Шон все время смотрел на свое отражение в зеркале, лицо его было гладким и чистым, как у девушки. Неожиданно меня охватило странное чувство: мне показалось, он совершенно забыл обо мне. Я не знал, что мне делать. Потом он отвернулся от зеркала и посмотрел прямо на меня и забавно нахмурился. Я сразу почувствовал, что он несчастен, поэтому спросил, хочет ли он, чтобы я ушел.

Нет, ответил он. Нет, Питер, я хочу, чтобы ты остался.

И тут он взял женскую косметичку, которая лежала на туалетном столике, вынул губную помаду и начал подкрашивать губы.

Я был оглушен: «Что ты делаешь?» – спросил я.

«Крашу губы, Питер».

«Хватит, Шон, – сказал я – Пошутил, и хватит. Представление кончилось полчаса тому назад».

Но он продолжал. Привел в порядок губы, напудрил нос и причесал волосы. Боже, он опять стал прекрасной девушкой. Я не мог поверить. Я все еще надеялся, что он разыгрывает меня.

Он поправил прическу, потом уселся и стал рассматривать себя в зеркале. Это зрелище его вполне удовлетворило. Потом увидел в зеркале меня и засмеялся:

"В чем дело, Питер? – спросил он. – Разве ты раньше не бывал в артистических уборных?

«Был, – сказал я. – Я был в женской уборной».

Он долгое время смотрел на меня. Потом расправил свое неглиже и скрестил ноги:

«Это женская уборная», – объявил он.

«Хватит, Шон, – сказал я, раздражаясь. – Это я, Питер Марлоу. Мы в Чанги, вспомнил? Спектакль окончен, и сейчас все встало на свои места».

«Да, – сказал он совершенно спокойно, – все нормально».

Мне понадобилось время, чтобы что-то сказать.

«Ну, – наконец выдавил я, – не собираешься ли ты выбраться из своих тряпок и стереть эту грязь с лица?»

«Мне нравятся эти платья, Питер, – сказал он, – и я всегда хожу в гриме. – Он встал, открыл шкаф. О Боже, он был полон саронгов, платьев, штанишек, лифчиков и тому подобных предметов. Он повернулся и был совершенно спокоен. – Это единственное, в чем я хожу сегодня, – сказал он. – Я женщина».

«Ты верно спятил», – сказал я.

Шон подошел и пристально посмотрел на меня, и я никак не мог избавиться от ощущения, что передо мной стоит девушка – он выглядел как женщина, вел себя, говорил как женщина:

«Послушай, Питер, – сказал он. – Я понимаю, тебе трудно понять, но я изменился, я больше не мужчина, я женщина».

«Ты такая же чертова женщина, как и я сам!» – завопил я. Но это, казалось, ни в коей мере не тронуло его. Он стоял, улыбаясь как мадонна, а потом сказал:

«Я женщина, Питер». – Он прикоснулся к моей руке в точности как сделала бы девушка и сказал:

«Прошу, обращайся со мной как с женщиной».

В моей голове что-то щелкнуло. Я схватил его за руку, сорвал неглиже с его плеча, сорвал подбитый лифчик и повернул его лицом к зеркалу.

«Ты называешь себя женщиной? – закричал я. – Посмотри на себя! Где у тебя чертовы груди?»

Но Шон не стал смотреть. Он просто стоял перед зеркалом, опустив голову вниз, и волосы спадали на его лицо. Неглиже болталось на нем, он был обнажен до пояса. Я схватил его за волосы и дернул его голову.

«Посмотри на себя, ты проклятый извращенец! – орал я. – Ты мужчина, клянусь Богом, и всегда был им».

Он продолжал стоять, ничего не говоря, и наконец до меня дошло, что он плачет. Потом в комнату ворвались Родрик и Френк Перриш и вышвырнули меня вон, а Перриш обернул неглиже вокруг Шона, обнял его, и все это время Шон продолжал плакать.